Хочешь понимать то, что будет завтра – не забывай то, что было вчера…
Хочешь знать, что будет завтра – вспомни, что было вчера…
Эпиграф сайта 70-й отдельной мотострелковой бригады
1984 год, весна, Ташкент. Обязательная процедура - прибытие в штаб Туркестанского военного округа для получения назначения. То, что предстоит служба в составе Ограниченного контингента советских войск в Афганистане, было понятно еще на прежнем месте службы в Подмосковье, а вот точное назначение только в Ташкенте. В "кадрах" штаба ТуркВО уточнили: 70-я гвардейская мотострелковая бригада, Кандагар. Заменить предстояло старшего лейтенанта Василия Коростелёва, командира 2-го взвода 6 роты. Впечатления от полученного назначения были неоднозначными: с одной стороны Кандагар был известен как район активных и жестких боевых действий, с другой стороны судьбе нужно верить, да и пример рядом – Вася Коростелёв – отслужил свой положенный срок, заменяется, а потому все нормально…
Ил-76 закончил круги снижения над аэродромом и стал заходить на посадку. Салон в десантном варианте самолета не герметизирован, на штатной высоте полетного коридора 4 000 метров дышалось тяжело – недостаток кислорода, но после снижения дышать стало гораздо легче. Облегчение усиливалось буквально секунда за секундой. Людей в самолете было немало – офицеры, прапорщики, несколько солдат, были женщины. И если в полете все находились как бы в полудреме, то ближе к посадке народ оживился. Шасси коснулись посадочной полосы. Самолет прошел с торможением по полосе и остановился. С легким поскрипыванием начала опускаться аппарель хвостовой части самолета, и в салон ворвалась физически ощутимая тугая волна теплого воздуха. Весна. Та, какая бывает в южных афганских широтах, соседствующих с пустыней Регистан.
Взвод, который предстояло принять, охранял аэропорт. Аэропорт удивил. Он когда-то строился как международный. И архитектура зданий была построена в восточном стиле и выглядела достаточно оригинально, красиво смотрелась аэродромная вышка с помещением управления, остекленным голубыми стеклами, но все в полуухоженном, "окопном", "полевом" состоянии – война, однако… Аэропорт почему-то в народе называли "Ариана", но это не совсем верно. "Арианой" на самом деле называлась афганская гражданская авиакомпания (возможно, единственная), самолеты с такой надписью в аэропорту изредка появлялись…
Аэропорт охраняли недолго. Потом была тоже недолгая охрана точек "Мост" и ООНовский городок. А затем батальон (2 мсб) был сосредоточен в месте постоянной дислокации бригады в полном составе. Началась обычная боевая работа боевого рейдового мотострелкового батальона: сопровождение колонн, реализация разведданных, засадные действия, бригадные и армейские боевые операции, а иногда – или симбиоз перечисленных действий или перетекание из одного вида боевой работы в другой без возвращения в казармы. Получалось так, что в месте постоянной дислокации бригады мы в общей сложности в течение месяца находились около 6-8 дней. Все остальное время – боевая работа. Разная. Иногда спокойная, но гораздо чаще – связанная с упорными боестолкновениями. Учились всему и нарабатывали опыт быстро. А уж коли жизнь складывалась с ожидаемыми, но порой все-таки неожиданными и жесткими выкрутасами войны, случаев поведения людей было много всяких, и поступков с большой буквы было много всяких, да и "мелкое" бывало – всего не опишешь. Мне сегодня говорят, что надо рассказать о подвигах. Но подвиг или поступок были делом частым, скажу больше – обыденным. И я позволю себе рассказать правду о другом, важном – о людях и жизни в тех ее проявлениях…
Люди
Офицеры и прапорщики. Очень разные, но в одном почти все были похожи друг на друга. В чем? – об этом ниже. Можно представлять, что пришла на воинскую часть разнарядка по назначениям в Афганистан, ну и отправили кого-то либо по очередности, либо по какому-то другому порядку. Иногда, видимо, было и так. Но чаще – по-другому. Кадровые службы соединений в Союзе подходили к этому вопросу с определенной точки зрения правильно и очень избирательно. Армия – это система, почти "государство в государстве", и не все офицеры и прапорщики в эту систему органично вписывались. Кто-то оказывался не угоден, по разным причинам. Как результат – направление в Афганистан. Почти "ссылка". Кто-то просился и писал рапорты с просьбой о назначении сам, и тоже по разным причинам. А кто-то всеми правдами, а иногда неправдами избегал участи оказаться в ДРА. Понятно, что у Министерства обороны подход был верным: через афганскую войну пропустить как можно больше кадровых военных – армия должна учиться и воспитываться именно в боевых условиях, приобретая реальный боевой опыт. Но при этом Афганистан прошел мимо большого числа профессиональных военных. Потом, позднее, очень многие из таких офицеров просили направления в Чечню, но это уже другая история. Так вот, люди, находившиеся со мной рядом в Афганистане, имели одно общее сходство: это были оригинальные, чаще талантливые и нестандартные офицеры и прапорщики. Они могли пенять на издержки системы, по которой жили наша армия и государство, но при этом все они были беззаветно преданы Родине, беспрекословно признавали рациональное зерно и выверенную суть русской военной системы. Говорят, в таких условиях человек проявляет себя тем, кем он является на самом деле. И это на самом деле факт.
Солдаты и сержанты. В боевых подразделениях – русские из местностей до Урала и за ним, украинцы, белорусы, молдаване, татары, таджики, киргизы, казахи, немного узбеки. В подразделениях обеспечения – гораздо чаще узбеки. Так складывалось. Каждый солдат, прослуживший несколько недель в боевом подразделении, умел многое: уверенно пользоваться любыми видами штатного стрелкового вооружения, походными радиостанциями, оказывать первую медицинскую помощь. Это не было "тягой к новым познаниям", и в этом не было ничего особенного – жизнь заставляла. На должности младших командиров после учебных подразделений из Союза присылали новоиспеченных сержантов, но мы на эти должности назначали тех, кто на самом деле имел заработанный авторитет и показал способность к управлению малой группой в боевых условиях. Позднее, если сержанты, прибывшие из учебных подразделений, показывали себя правильно, такие должности занимали по праву и они.
И все были на своих местах: взводный был взводным, ротный – ротным, старшина – старшиной, сержант – сержантом, а рядовой – рядовым. И каждый на своем месте делал свою работу. Без напоминаний и пристального контроля. Лишнего не делали, а то, что делали, было на самом деле необходимо, чтобы выжить и ощущать себя человеком. Военным человеком Великой Державы.
Страх
Не нужно верить тому, кто говорит, что не боялся. Отсутствие страха говорит о психическом нездоровье человека. Боялись все, но по-разному. Кто-то давил в себе страх, кто-то шел на него, как бульдозер, таких было большинство, но не все. Был у меня один рядовой – бегал в районе госпиталя, подряжался стирать белье, прятался на свалке. Его особо не искали. Просто знали, что он там, иногда приводили. Страх у него был панический. Но это не было его виной – это было его бедой. Мы понимали, что, видимо, в таком качестве – при госпитале – он хоть как-то полезнее, так пусть там и будет. А еще был у меня во время командования взводом Юра Власенко – украинец из-под Киева. Юра боялся на патологическом уровне. За пределами периметра охранения бригады его начинало трясти в буквальном смысле. Но он не пропустил ни одной боевой операции. Пытался не бояться, но не мог себя обуздать. Однажды я приказал ему обыскать убитого "духа", и было это в довольно сложной обстановке. Юра трясущимися руками обыскал, найденные документы передал мне. Долго не мог успокоиться. Он отслужил, демобилизовался. Смею утверждать: Юра – молодец, он настоящий. Потому что не мог, а делал, боролся с собой, как умел.
Была и другая часто повторяющаяся ситуация. Впервые я с ней столкнулся так. Вечер. Недавно посыльный из штаба бригады принес на ознакомление под роспись боевой приказ на очередные боевые действия. Выходить на задачу утром. Сижу, думаю, как выйти из положения – людей для выполнения задачи не просто мало, их катастрофически не хватает. При должной численности мотострелковой роты в 100 с лишним бойцов, набираю только 12-16 "пехотинцев" – много больных (гепатит, малярия и тиф всегда были рядом; в обычной питьевой арычной воде содержалось 18 типов различных "палочек", способных вызвать любую из перечисленных болезней, а то и сразу "букет" таких болезней – и такое бывало), кто-то был ранен и находился на лечении. Неожиданно – стук в "дверь" палатки. Заходит солдат: "Разрешите обратиться? Меня из госпиталя выписали, прибыл в подразделение". И вновь стук через небольшое время, и так за вечер 16 бойцов. Считаю, думаю: ну вот, всё уже и неплохо получается. Утром в назначенное время выходим на задачу. Ближе к середине дня на радиосвязь вызывает штаб бригады: "У вас такие-то, всего 16 человек, из госпиталя сбежали". Отвечаю: "Не нужно волноваться, они все в подразделении, разбираться потом будем". Ясно, что ни сейчас, ни потом никто, ни с кем и ни с чем разбираться не будет. И не на подвиги людей тянуло, и психически они здоровы. Просто понимали, что остальным будет трудно; другие пойдут за двоих, а я вроде как отсиживаюсь – нехорошо это. И считали что так, и только так будет поступить правильно и по совести. А ведь тоже боялись.
И еще один показательный случай. Проводили обычную операцию по обеспечению прохождения колонн. Автомобильные колоны везли боеприпасы, продукты, горюче-смазочные материалы, другое имущество для нужд бригады. Моджахеды пытались их обстреливать. Нашей стандартной задачей было блокировать дорогу на подходах к Кандагару и обеспечить беспрепятственное прохождение колонн на опасных участках. Прошли Кандагар, начали выставлять охранение. "Черная площадь", за ней – кантинный ряд. Все спокойно. Саперы проверили район отметки 1001, пехота поочередно занимала свои места, к ней также поочередно подтягивалась бронетехника. Я занял командный пункт на складе ГСМ выше отметки 1001. Дальше, не доходя кишлака Гундиган, на бетонке от частого "духовского" минирования бетона почти не осталось, – в основном грунт. Место это называлось "яма". Такой участок дороги занимал около 20 метров, дальше вновь продолжалась бетонка. Саперы проверили яму, начали возвращение на командный пункт. Пехота двинулась дальше и заняла свои позиции ближе к Гундигану. И вот к ней начал подтягиваться БТР. Машина двигалась быстро. До ямы ей оставались единичные метры, когда прогремел взрыв. Чудовищной силы взрыв. Когда звук взрыва затих, на бетонке и над ней стояло громадное облако пыли, а над ним – громадные куски бетона, кувыркающиеся высоко в воздухе, и – звонкая тишина. Несколько секунд, но было ощущение, что это было очень долго. А потом – продолжительный грохот падающих на землю камней. Картина была – монументальнее полотна "Апофеоз войны" Верещагина. Пыль оседала долго. Осела. И опять звенела тишина. На дороге – пустота. До взрыва БТР был, после взрыва его не стало. Так не могло быть, и я сделал единственное, что можно было сделать – запросил 234-й (тот самый БТР) по радиостанции. Надежды на ответ не было, но в эфире слабо проныло: "Пальма, я – 234-й". Я ушам не поверил, но Тимоху – водителя – по голосу узнал. Стал запрашивать, что с наводчиком (в БТР должны были находиться 2 человека – механик-водитель и наводчик пулемета), но ответы разобрать было уже невозможно. Внизу, на отметке 1001 со своим взводом стоял прапорщик Коля Щитковец – человек многоопытный, бывший спецназовец. Я отправил его к яме – посмотреть, что произошло. Николай твердым голосом ответил: "Ты меня знаешь, я – не трус, но меня сейчас оторопь берет. Сейчас пойду, дай минуту придти в себя". На самом деле было страшно. Ждать я не стал. На своем БТР спустился на 1001, к Коле. Вышел из машины, и мы пешком пошли к свежей воронке грандиозных размеров. БТР никуда не исчез. Он лежал на дне ямы башней вниз. А из бокового люка неуверенно и без особой прыти вылез и по склонам воронки выбирался к нам механик-водитель Тимофеев.
Выяснилось: "духи" смогли предыдущей ночью глубоко и надежно зарыть в яме управляемый фугас, изготовленный из 250-килограммовой авиационной бомбы. Провода управления вывели не на опасную сторону дороги, которая проверялась особенно тщательно, а на противоположную. Провод замаскировали и протащили в трубе под дорогой, и дальше – в "зеленку". И – ждал, голубчик, нашего прихода. Саперы, настроенные максимум на противотанковые мины, фугас своими щупами не определили (глубоко). Только вот, видимо, нервы у "духа" не выдержали – замкнул контакт раньше, чем было нужно, когда БТР еще не доехал до ямы. Взрывная волна пошла вверх и вбок, задрала нос БТР, перевернула его, и он, продолжая двигаться в воздухе вперед по инерции, приземлился на дно образовавшейся воронки. Тимоха в машине был один: пулеметчик Коля Гидрович лечился в госпитале, а на его место в тот день никого не посадили. Да и Тимоха не напомнил – посчитал, что справится сам за двоих. Кстати, Тимоха тогда отделался парой несерьезных царапин и кратковременным, но глубоким психологическим шоком. Через два дня был в строю. БТР вытащили двумя танками и полиспастной тягой, а еще через три дня он тоже был в строю. Только вот я еще тогда понял, и сейчас знаю, что таких взрывов я больше никогда не увижу – нереально. К краю воронки подходить на самом деле было очень страшно, и мы с Колей Щитковцом делали это медленно, преодолевая себя, но все равно двигались вперед. И смотрели друг на друга, и понимали – оторопь берет обоих. Ломали страх и шли – вдвоём это сделать оказалось проще.
Дедовщина
Когда армия воюет, ей некогда заниматься ерундой. Повседневная жизнь требует надежного плеча рядом стоящего товарища. Коллективная работа, принимающая единственный результат – "победить и выжить", исключает унижение кого-либо кем-либо, но предъявляет серьезные требования к готовности к такой работе всех членов большого или малого воинского коллектива. Дедовщины не было. Было наставничество, исключающее любые формы унижений. Сверхзадача наставничества заключалась в том, чтобы возможно быстрее подтянуть молодого солдата до уровня "умеющего воевать", задачей молодого солдата было быстро учиться и думать. Вот примерно так и получалось.
Рота получила молодое пополнение. С молодыми солдатами были проведены интенсивные десятидневные сборы на полигоне бригады. А через 2 дня после их окончания – выход на операцию по сопровождению колонн. Оказалось, "духи" нас ждали и подготовились серьезно. Рота при поддержке танков, вертолетов и артиллерии вела жесткий бой почти 6 часов. Потерь не было. Но даже для "понюхавших пороха" этот бой был тяжелым. Несложно представить себе впечатления от случившегося у молодых солдат, впервые оказавшихся в такой обстановке. В общем, есть в русском языке слова, точно характеризующие их состояние. "Духов" мы подавили, колонны пропустили, а потом был получен приказ оставаться на позициях – утром должны были подойти еще 2 автоколонны. Наступила ночь. Один из сержантов-старослужащих вышел на проверку службы постами охранения. По оправданным жизнью правилам солдат поста охранения, обнаружив движение, обязан был громко запросить пароль (пароль назначался на каждую ночь и был несложным). В случае правильного ответа – это свои, необходимо дать возможность приблизиться и подойти, а в случае неверного ответа или молчания караульный был обязан открыть огонь на поражение. На одном из постов караульным стоял солдат из прибывшего молодого пополнения. Видимо, он настолько натерпелся "впечатлений" в прошедшем бою, что пароль не запросил и сразу открыл огонь. Короткая очередь. 2 патрона, 2 выстрела. Вторым выстрелом сержанту перебило аорту. До приказа о демобилизации сержанту оставалось 28 дней. Вообще за различные деяния закон предусматривает различную ответственность. Но закон - законом, а жизнь – жизнью. Ну, отправили бы мы его в тюрьму – кому от этого стало бы легче? И того, что произошло, уже вспять не вернешь. Я тогда собрал сержантов и старослужащих и предупредил: не трогать, никакой мести, вспомните себя в первом бою, и был ли он таким, как вчерашний – тот ваш первый бой? Мои слова не были приказом или указанием. Они были выражением моей позиции по поводу случившегося, а для старослужащих – руководством к действию. Но люди и сами понимали – случилось страшное, непоправимое, но это – глупая и нелепая случайность. И никто никого не тронул, но разговоры с солдатом и другими молодыми солдатами были. Прямые и честные. Больше ничего подобного на моей памяти не случалось. Здесь я намеренно не упоминаю имен и фамилий – было, как было, а детали – ни к чему.
Стойкость
Советский (а сейчас, пусть даже в порядке правопреемства – российский) солдат отступать не то чтобы не умеет, а, скорее, считает отступление, бегство и панику состояниями противоестественными, а потому – невозможными. Независимо от сложности или тяжести складывающейся ситуации, он хочет и должен уважать себя как человека и как солдата Великой Державы. Отступление или бегство – это недопустимая слабость и малодушие, и следствие у них одно – презрение. Я видел разные проявления стойкости много раз и сам испытывал подобное. Мы понимали, что случиться может всякое, но главным приоритетом была само собой разумеющаяся стойкость – ну не может быть по-другому. А уж если не повезет, для этого на боевых действиях у каждого под рукой была "последняя" граната, - не наступательные РГД-5 или РГ-42, а конкретная оборонительная "лимонка" Ф-1. И если бы пришлось оказаться в безвыходной ситуации, то без колебаний сразу и до конца, да желательно прихватить с собой на тот свет пару-тройку "оппонентов" в лице "духов". Плен недопустим. Во всех смыслах смерть предпочтительнее плена. И если есть выбор, то он может быть только таким, то есть, по сути выбора-то и нет, поскольку его в таком вопросе просто не может быть. Это было убеждением. Общим убеждением по умолчанию.
Мы могли отходить. По приказу. Для тех, кто не знает: отход – это один из видов боевых действий, таких же как, например, наступление или оборона. Причины могли быть различными. Но для нас принципиально важными были 2 вещи: сохранить людей и "навалять духам". Однако, вне зависимости от наших желаний, первое иногда получалось хуже, чем второе. Тем не менее "убегать" наш солдат не только не умеет, но и считает ниже своего достоинства.
Справедливости ради нужно помнить, что в афганской истории Кандагарской бригады были случаи перехода бывших наших солдат на сторону противника. Фамилии их – Хлань и Рыков. Такие "поступки" называются просто: воинские преступления, а с моральной точки зрения – крайне циничные воинские преступления особой степени тяжести. На моей памяти был случай, когда солдат-танкист (абсолютно смоленский парень) оказался у "духов". Не знаю, что там было на самом деле, но ходила версия, что его выкрали на боевых действиях. Только для меня это значения не имеет. Думаю, что не только для меня – для многих сослуживцев. Компетентными органами была проделана огромная работа, и ее результатом стал обмен этого солдата на довольно серьезного плененного полевого командира моджахедов. К чести сказать, стороны обмена все свои взаимные обязательства выполнили полностью и точно. А потом командир бригады приказал провести этого бывшего солдата перед строем бригады. И он шел, одетый в афганскую национальную одежду, вплоть до головного убора. Люди смотрели и молчали. Жалко его не было – он для всех перестал существовать как личность, гражданин, соплеменник. Просто – никто. Меня тогда удивило, что он не прятал взгляд, пусть даже затравленный. Выяснилось, что за полгода он наизусть освоил коран, свободно говорил на фарси, стал там практически своим. Позднее особисты, работавшие с ним, говорили, что в доверительном разговоре ему задавали вопрос: «Если бы у тебя сейчас был выбор - к нашим, или к "духам", что бы ты выбрал?» Он тогда ответил – «Лучше к ним». Оно и понятно – что же ему теперь было делать среди нас, да и как? А когда его спрашивали, стрелял ли по своим и ставил ли мины, он отвечал – нет. Сомнительно. Надо знать "духов" – кровью они связывали моментально. Не верил я ему, и никто ему не верил. Да и о каком доверии могла идти речь? Предавший однажды будет предавать вновь. И последнее по этому поводу: все дезертиры при активном участии спецслужб и МИД так или иначе были найдены (иногда в местах планеты, далеких от Афганистана) и возвращены с вытекающими из этого последствиями.
И еще о стойкости и страхе. Так было всегда: как только в ходе боестолкновения появлялись первые раненые или, не дай бог, убитые, страх исчезал. У всех. И была внутренняя готовность идти по задаче до конца, не смотря ни на что. Безрассудства не было. Разумная осторожность была. "Духи" ни разу не заставили нас действовать так, как хотели бы они. И мы действовали так, как сами считали нужным и как хотели действовать. Исходя из задачи, целесообразности и своих возможностей.
Неписаные законы
Это не было законом. Законы иногда нарушаются. Трудно себе представить, что должно было бы произойти, чтобы нарушилось постоянное и незыблемое правило, которое было выше закона: сколько солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров выходило из пункта постоянной дислокации на задачу, столько и должно вернуться. Живыми, здоровыми или как получится, но все. И никто из командиров подразделений даже мысли не допустил бы при любой, пусть самой сложной обстановке, вывести свое подразделение из боя или района боевых действий, не забрав всех своих, всех и каждого живых, раненых, погибших. И товарищ товарища-сослуживца никогда не бросал. Об этом знали все. И это было правильно хотя бы потому, что по-другому просто не могло быть. Именно так должно было быть, и было.
Афганистан закончился для меня 30 лет назад. 30-летие Победы в Великой Отечественной войне наша страна отмечала в 1975 году. Мне тогда было 15 лет, я помню это время. Тогда казалось, на самом деле казалось, что Отечественная война была очень давно, да и страна уже жила совсем другой жизнью. Никак не пытаюсь сравнивать афганские события с Великой Отечественной войной – совсем не тот масштаб, да и по многим другим причинам эти вехи в истории страны даже рядом стоять не могут. Думаю, сегодня молодежь воспринимает афганскую войну как безотносительную страницу истории. Только вот статистика – вещь упрямая: так или иначе, страна наша в разных формах воюет каждые 40 лет. Россия не претендует на роль сверхдержавы и не предполагает жить за чужой счет и по чужой указке – у нас и своей мудрости в достатке. А вот желающих поставить нас если не на колени, то, по крайней мере, в унизительную для нас зависимость – хватает. А потому свои геополитические интересы страна наша решать и защищать будет, вынуждена, используя для этого все разумные и доступные средства – и авторитет, и политическую волю, и военный потенциал в рамках международного права. И не будет российский солдат или офицер 2010-х годов слабее советского воинства 40-х или 80-х годов прошлого столетия. Мы в веках одинаковы. И никто и никогда нас не покорил и не покорит…
Валерий Павлович Беспалов
Майор запаса
